Институт мировой литературы им. А.М. Горького ::

Научное наследие Дмитрия Сергеевича Лихачева обширно и весьма многообразно. Непреходящая значимость Д.С. Лихачева для русской культуры связана с его личностью, соединившей высокую образованность, остроту, яркость и глубину исследовательского мышления с мощным общественным темпераментом, направленным на духовное преображение России. Как осветить существеннейшие черты этого выдающегося ученого, создателя огромного мира идей, крупного организатора науки и неутомимого деятеля во благо Отечества, чьи заслуги на этом поприще отмечены многими наградами, а в конце жизни первым в стране удостоившегося присвоения вновь возрожденного Ордена святого Андрея Первозванного? В поисках ответа на этот вопрос, мы, его ученики, пишущие об учителе-ученом, сочли необходимым обратиться за советом к опыту самого Дмитрия Сергеевича.

Размышляя в свое время над тем, какими должны быть статьи, посвященные ученым-гуманитариям, Д.С. Лихачев отмечал, что многие "юбилейные статьи имеют абстрактно-похвальный характер". Он был твердо уверен, что в "Известиях Отделения литературы и языка" "статей просто юбилейных и поверхностных не должно быть. Не следует писать в статьях об общеизвестных фактах (родился тогда-то, написал то-то). Юбилеи должны отмечаться, но другим типом статей <…> Подробные статьи должны помещаться с разбором того или иного ученого, с указанием на достоинства и недостатки, направление научных интересов" (6 августа 1957 г.)[2].

Д.С. Лихачев родился в Петербурге 15 (28) ноября 1906 г. Учился в лучшей классической гимназии Петербурга – гимназии К.И. Мая, в 1928 г. окончил Ленинградский университет одновременно по романо-германскому и славяно-русскому отделениям и написал две дипломные работы: "Шекспир в России в XVIII веке" и "Повести о патриархе Никоне". Там он прошел солидную школу у профессоров В.Е. Евгеньева-Максимова, приобщившего его к работе с рукописями, Д.И. Абрамовича, В.М. Жирмунского, В.Ф. Шишмарева, слушал лекции Б.М. Эйхенбаума, В.Л. Комаровича. Занимаясь в пушкинском семинаре профессора Л.В. Щербы, освоил методику "медленного чтения", из которой впоследствии выросли его идеи "конкретного литературоведения". Из философов, оказавших на него в то время влияние, Дмитрий Сергеевич выделял "идеалиста" С.А. Аскольдова. В конце 1962 г. в письме автору готовившейся о нем энциклопедической статьи для КЛЭ Д.С., вспоминая студенческие годы, особенно отмечал роль двоих профессоров: "Все-таки учил меня в университете древнерусской литературе Д. Абрамович, а литературоведению я больше научился у Жирмунского. Последнего и можно было бы (если удобно) обозначить моим учителем (я занимался у него английской поэзией начала XIX в., в семинаре по Диккенсу и пр.)" (29 ноября 1962 г.). Д.С. с глубокой благодарностью вспоминал науку, полученную от Жирмунского: он "обрушил на нас всю свою огромную эрудицию, привлекал словари и сочинения современников, толковал поэзию всесторонне <…>. Он нисколько не снисходил к нашим плохим знаниям того, другого и третьего, к слабому знанию языка, символики, да и просто английской географии. Он считал нас взрослыми и обращался с нами как с учеными коллегами" [1, с. 68].

Талантливый студент, получивший превосходное образование, отнюдь не сразу смог обратиться к изучению той области русской литературы и культуры, которой он посвятил всю свою жизнь. Первые научные опыты Д.С. появились в печати особого рода, в журнале, издававшемся в Соловецком лагере особого назначения, куда 22-летний Лихачев был определен как «контрреволюционер» на пятилетний срок. В легендарном СЛОНе и продолжилось, как отмечал сам Д.С., его «образование», там русский интеллигент прошел суровую до жестокости школу жизни советского образца.

В уже упоминавшемся письме от 29 ноября 1962 г. Д.С. с легкой самоиронией (ремарки – "Во! Забурел", или: "Хватит о себе. Расхвастался") вспоминал времена своего лагерного "ученичества": «…основным моим университетом был СЛОН (он у нас и на лагерной печати изображался – тоже Вам юмор), а в нем "профессор" Ванька Комиссаров[3], ученик Леньки Пантелеева (это тот, который ресторан Белград от милиции сутки оборонял с пулеметом). Ванька Комиссаров и обучил меня – как достоинства не терять, а всегда по своей форме ходить. От него и прозвище свое получил: медиковый штымп[4] (за статью окрестил – "Обычай воровской игры в карты"[5], журнал "Соловецкие острова", 1930, № 1)». Изучая мир особой жизни, порожденной той экстремальной ситуацией, в которой оказались люди, Д.С. собрал в упомянутой статье интересные наблюдения о воровском арго. Прирожденные качества русского интеллигента и лагерный опыт позволили Дмитрию Сергеевичу противостоять обстоятельствам: "Человеческого достоинства стремился не ронять и перед начальством (лагерным, институтским и пр.) на брюхе не ползал".

За год до первой после заключения поездки на Соловки Дмитрия Сергеевича, вспоминавшего свои "университеты", переполняли противоречивые чувства: «Со страхом жду свидания с местами, в которых я прожил 3½ года. Сколько замечательных людей там было. Это был мой университет. Ученье было напряженным. Это было такое столпотворение мировоззрений, культур, характеров, талантов, что трудно сейчас представить что-либо подобное в тех местах. Я познакомился там с людьми всех категорий и со всего света: хунхузы и самураи, парижский гамен и родственник Романовых, богословы, философы, налетчики, "медвежатники", карманники, просто психически больные люди, "Соньки Золотые Ручки" и гвардейские офицеры… И всё это при плотности населения, превышавшей Бельгию. Там когда-то был великолепный музей (А.И. Анисимов расчищал иконы) и работали археологи. А сейчас там голо и пусто: там, где было столько страданий, и там интенсивно текла умственная жизнь» (июль 1965 г.).

Свой путь в Академии наук Д.С. Лихачев начал в 1934 г. с должности "ученого корректора" Издательства АН СССР. В этом качестве он значится в академическом юбилейном собрании сочинений Пушкина, которое вышло в 1937 г. Как корректор Д.С. участвовал в подготовке к печати второго тома "Трудов Отдела древнерусской литературы" (1935) – издания, много значащего для развития отечественной медиевистики и снискавшего мировую известность во многом благодаря тому, что с одиннадцатого тома и до пятьдесят второго Д.С. Лихачев являлся (за редким исключением) его ответственным редактором. Здесь напечатан и ряд его важнейших трудов. Юбилейный пятидесятый том "Трудов" был посвящен его 90-летию.

Работа Д.С. Лихачева над подготовкой к печати курса лекций по древнерусской литературе академика А.С. Орлова в значительной мере определила его дальнейшую судьбу. Участие президента Академии наук А.П. Карпинского помогло Д.С. снять судимость и остаться в Ленинграде. Научную работу Д.С. начал в Отделе древнерусской литературы Пушкинского Дома в 1938 г., когда во главе его стояли А.С. Орлов и В.П. Адрианова-Перетц, с которой у Д.С. установились тесные научные и дружеские отношения. И хотя еще до поступления в Отдел у Д.С. уже имелись первые научные опыты, он тем не менее считал, что годы, проведенные в заключении, и до поступления в Отдел, были утрачены для науки: "У меня целиком пропало 10 лет жизни" (29 ноября 1962).

Как отмечал ученый, «первые свои статьи по вопросам русской культуры стал печатать в блокированном Ленинграде (статьи в "Звезде" и брошюра совместно с М.А. Тихановой "Оборона древнерусских городов")» (29 ноября 1962). Будучи еще литературным редактором, он принял участие в подготовке к печати посмертного издания труда академика А.А. Шахматова "Обозрение русских летописных сводов" (1937). Эта работа сыграла важную роль в формировании научных интересов Д.С. Лихачева, введя его в круг изучения летописания как одной из главнейших и труднейших комплексных проблем исследования древнерусской истории, литературы, культуры. И через десять лет Д.С. подготовил докторскую диссертацию по истории русского летописания, сокращенный вариант которой издан в виде книги "Русские летописи и их культурно-историческое значение" (1947). Будучи последователем разработанных А.А. Шахматовым методов, он нашел свой путь в изучении летописания и впервые после академика М.И. Сухомлинова (1856) оценил летописи в целом как литературное и культурное явление. Более того – Д.С. Лихачев впервые рассмотрел всю историю русского летописания как историю литературного жанра, при этом постоянно изменявшегося в зависимости от историко-культурной ситуации.

Уже в ранних работах Д.С. Лихачева раскрылось его научное дарование, уже тогда он поразил специалистов своей необычной трактовкой древнерусской литературы, и поэтому крупнейшие ученые отзывались о его работах как о чрезвычайно свежих по мысли. Нетрадиционность и новизна исследовательских подходов ученого к древнерусской литературе состояли в том, что он рассматривал древнерусскую литературу прежде всего как явление художественное, эстетическое, как органическую часть культуры в целом. Д.С. настойчиво искал пути для новых обобщений в области литературной медиевистики, привлекая к изучению литературных памятников данные истории и археологии, архитектуры и живописи, фольклора и этнографии. Появилась серия его монографий: "Культура Руси эпохи образования русского национального государства" (1946); "Культура русского народа X–XVII вв." (1961); "Культура Руси времени Андрея Рублева и Епифания Премудрого" (1962).

Три капитальных труда Д.С. Лихачева: "Человек в литературе Древней Руси (1958; 2-изд. 1970), "Текстология. На материале русской литературы X–XVII вв." (1962; 2-е изд. 1983), "Поэтика древнерусской литературы" (1967; 2-е изд. 1971; и др. изд.), – вышедшие в пределах одного десятилетия, тесно между собой связаны, являя собой своего рода триптих. Работа над одной книгой стимулировала творческую мысль, охватывавшую все новые и новые темы и проблемы, из которых вырастали дальнейшие замыслы. Так, в письме от 16 марта 1955 г. Д.С. развивал идею первого труда: «Надо к совещанию приготовить доклад – "Изображение людей в житийной литературе конца XIV–XV вв." Статья на эту тему связала бы в единую цепь мои статьи о людях в VIII т. ТрОДРЛ и в X т. ТрОДРЛ[6] <…> Мне представляются вопросы, затронутые в них, важными. Художественная форма – это не только те вопросы, которыми литературоведы обычно и без особого успеха занимаются, - стиль и пр., но и структура человеческого образа. Ведь человек – центр литературы, а понимают человека (характер и пр.) в различные эпохи по различному. Нам "древникам" это виднее, так как у нас шире материал и мы на него можем смотреть с большей высоты». А менее чем через две недели, 28 марта, Д.С. сообщает: «Пишу сейчас доклад для Белграда. Точное заглавие еще не придумал, но смысл такой: "Новое в текстологических исследованиях последних лет". Это новое представляется мне так: текстология из вспомогательной дисциплины (для издания текстов) становится самостоятельной наукой, задача которой – выяснение истории текста памятника. Она сближается с историей литературы. Издание памятников – только один из предлагаемых выводов. Для научного издания сейчас требуется восстановление истории текста. Сперва изучить историю текста – потом этот текст издать. И т.д.». Если первый доклад являлся уже обобщающим этапом в задуманном труде, то второй стал программной заявкой, в которой формулировались основные принципы будущего фундаментального исследования. Как видим, Д.С. предполагал первоначально выдвинуть вопрос о значении текстологии в качестве перспективной темы для Международного совещания славяноведов в Белграде[7], предшествовавшем возобновлению проведения Международных съездов славистов. Оба доклада Д.С. произнес уже через месяц – 23 и 25 апреля 1955 г. на Втором всесоюзном совещании по вопросам изучения древнерусской литературы, что свидетельствует и о том, с какой стремительностью и творческой интенсивностью работал ученый.

О том, насколько занимали Д.С. Лихачева в тот период вопросы, связанные с изучением истории текста в широком смысле, свидетельствуют изложенные им в частном письме взгляды на задачи журнала "Известия ОЛЯ", который "должен посвящать серьезные статьи состоянию изучения того или иного вопроса, дисциплины (напр., состояние палеографических исследований в СССР, изучение филиграней, изучение книгопечатания в Западной Европе и в России <…>, изучение метрики, текстологических вопросов, изучение переводной русской литературы XI–XVII вв. и пр.)" (6 августа 1957 г.).

Уже в разгар работы над "Текстологией" у Д.С. возник замысел следующей работы: «Недавно "открыл" новую тему по стилю. Тема меня настолько занимает, что ни о чем не могу думать другом. Боюсь, что текстология меня перестала интересовать, а новая тема для книги всего захватила» (24 мая 1958 г.). Спустя месяц он вновь пишет: "Мучает меня замысел книжки по древнерусской стилистике. Хочется поскорей вернуться, чтобы начать работу" (26 июня 1958). Еще через месяц сетует: "Стилистической темой не занимаюсь. А жаль!" (29 июля 1958 г.). И тем не менее он методично работает над "Текстологией".

Внимание к человеку, его деятельности и изображению в литературе и искусстве органически свойственно научным интересам Д.С. Лихачева. Его монография "Человек в литературе Древней Руси» представляет собой совершенно новый тип исследования. В ней впервые изучено художественное видение человека в древнерусской литературе, а также описаны художественные методы и стили изображения, изменявшиеся в зависимости от исторической эпохи и жанра. В книге анализируются стиль монументального историзма XI–XIII вв., стиль экспрессивно-эмоциональный XIV–XV вв., "идеализирующий автобиографизм" как официальный стиль XVI в., стиль барокко XVII в. и пр. Характерная черта теоретических построений Д.С. Лихачева – созданные им теории никогда не возносятся над знанием, не являются наложением на изучаемый предмет неких отвлеченных схем, но вытекают из знания, опирающегося на анализ источников: «Нельзя быть хорошим “древником”, не работая над рукописями» (10 марта 1950 г.). Выросшая из изучения конкретного историко-литературного материала концепция стилей древнерусской литературы служит теоретическим основанием для установления внутри эпохи средневековья определенных литературных периодов, не имевших ранее литературоведческих определений.

Д.С. Лихачев сделал важное научное открытие: он обнаружил, что перелом в изображении человека наступил вместе с кризисом средневекового способа описания человека, наступившего в начале XVII в. Литература впервые открывала для себя образ и тему «маленького человека»: «Человеческая личность эмансипировалась в России не только в одеждах конкистадоров и богатых авантюристов, не в пышных признаниях артистического дара художников эпохи Возрождения, а в "гуньке кабацкой", на последней ступени падения, в поисках смерти как освобождения от всех страданий. И это было великим предвозвестием гуманистического характера русской литературы XIX в. с ее темой ценности маленького человека, с ее сочувствием каждому, кто страдает и кто не нашел своего настоящего места в жизни» [5, с. 138 – 1 39].

Одна из ведущих тем научного творчества Д.С. – текстология. Ученый посвятил ей серию статей и книг, в создании которых огромную роль сыграл его собственный опыт: "Книгу о методах обращения с рукописями трудно писать на чужом материале, особенно если этот чужой материал обработан не единомышленником" (24 февраля 1963 г.). В целостном и систематизированном виде результаты многолетних текстологических изысканий Д.С. Лихачева нашли отражение в его капитальном труде "Текстология" (1962). В переработанном и дополненном виде она вышла в свет в 1983 г. вторым изданием.

Восхождение от текста к человеку, стоящему за ним,— так Д.С. Лихачев определяет направление текстологической работы: "Человек — его интересы, психология, образование, склонности, идеология, а за человеком — общество должны и в данном случае стоять в центре интересов текстолога" [6, с. 95]. Д.С. Лихачев призывает видеть в приемах работы книжников проявление их целенаправленной деятельности и отдавать поэтому предпочтение сознательным изменениям текста (идеологическим, художественным, психологическим, стилистическим и др.) перед показаниями механическими — бессознательными случайными ошибками писцов.

Д.С. Лихачев впервые высказал мысль о самостоятельном значении текстологии как науки, и его фундаментальный труд ознаменовал новую эпоху в ее развитии. Традиционному взгляду на текстологию как на сугубо практическую дисциплину, ставящую себе чисто эдиционные задачи, Д. С. противопоставил новое понимание предмета. Через всю книгу строго и последовательно проведена основная мысль: текстология — отнюдь не "вспомогательная", "узкоподсобная", "прикладная" дисциплина, это наука, имеющая свой объект исследования, метод анализа и специфический круг проблем.

Определяя место текстологии в системе гуманитарных наук, Д.С. Лихачев соотносит ее с литературоведением, с историей общественной мысли и культуры, с историей языка, с палеографией и археографией. Ученый расценивает текстологию как фундамент подлинно научного литературоведения и исторического источниковедения. Изучение истории текста отдельного произведения дает необходимый первичный материал для истории литературы, вот почему текстология — "основа истории литературы" [6, с. 33]. Кроме того, она "открывает широчайшие возможности изучить литературные школы, направления, идейные движения, изменения в стиле, динамику творческого процесса..." [6, с. 30].

"Текстология" Д. С. Лихачева обобщает богатый опыт русской и мировой науки. Прочными узами книга связана с лучшими текстологическими традициями русской академической науки. Сам Д.С. писал: "Многое я вывожу из Шахматова и Истрина, как продолжение принципов, намеченных уже в старой русской науке" (28 марта 1955). Теоретическое осмысление достижений А.А. Шахматова, В.М. Истрина, а также В.Н. Перетца, М.Д. Приселкова. А.Н. Насонова, В.П. Адриановой-Перетц, Б.В. Томашевского, наконец, текстологические разыскания самого Д.С. Лихачева и сотрудников Сектора древнерусской литературы Пушкинского Дома способствовали формированию современной теории текстологии.

Еще только начали поступать первые рецензии на вышедший труд, как Д.С. уже заканчивал свой очередной проект: "…увлекся новой Текстологией – краткой, на все случаи. Хоть в ней и будет 5 листов, но кое-что новое включу (она ведь и по новой литературе)" (июнь 1963). В конце следующего месяца труд был уже завершен. В письме от 27 июля Д.С. не только сообщал об этом, но и особо остановился на новой и главной проблеме, особенно его занимавшей: «Закончил свою краткую Текстологию – 4 авторских листа. Намеренно решил написать сжато. Воюю против "последней авторской воли" как понятия юридического, но не филологического. Начинаю с тезиса: вся работа текстолога – нарушение авторской воли, вскрытие скрываемого, чтение историческое и активное вместо требуемого писателем пассивного».

Значение книги Д.С. Лихачева выходит далеко за пределы текстологии медиевистики. "Авторская воля" — коренная проблема в текстологии и литературы Нового времени. Обсуждая вопрос об авторской воле как основе выбора и выработки текста для издания, Д.С. Лихачев говорит о необходимости различать "творческую волю" автора и "нетворческую", осложненную разными побочными соображениями и обстоятельствами. Ученый показывает относительность "авторской воли" для литературной судьбы художественных произведений, считая, что воля автора не может быть механически принята без научного изучения всей истории текста, ибо она — явление динамичное: "Воля автора и других творцов текста также имеет свою историю" [6, с. 588]. Д.С. затрагивает сложнейшие текстологические проблемы, связанные с изучением и изданием классиков русской литературы: А.С. Пушкина, А.С. Грибоедова, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, А. Блока, Н. Заболоцкого, Вс. Иванова, Л. Леонова и др.

"Текстология" Д.С. Лихачева дала мощный толчок практической работе по изучению истории текста многих литературных памятников русского средневековья и их научной публикации. Правилом стало объединение в одном исследовании текста памятника, его текстологического анализа и литературоведческой интерпретации. Такое соединение характерно для серии монографических исследований-изданий памятников древнерусской литературы. Достигнуты значительные результаты в освоении все новых и новых малоизученных произведений и жанров, таких, например, как жития и хронографы.

Принципы и приемы текстологического анализа нашли применение в языкознании, где сложилось лингвотекстологическое направление. Полученные с помощью текстологической методики данные позволяют обнаружить в тексте разновременные напластования языковых явлений, они служат надежным источником для исторической фонетики и грамматики, способствуют решению сложнейших проблем формирования древнерусского литературного языка. Основывающийся на концепции Д.С. Лихачева лингвотекстологический анализ имеет также значение для исторической лексикологии и лексикографии, изучения славяно-русских словарей средневековья разных типов. Текстологическая методика позволяет успешно работать над труднейшими вопросами развития славянских языков и их взаимодействия. Она используется при изучении, например, такого сложного вопроса, как "второе южнославянское влияние" в истории русского литературного языка. Представление о действительных масштабах этого влияния дают правленые редакции многих богослужебных книг и книг Священного Писания, которые принесли с собой на Русь новые черты, характерные для болгарской и сербской письменности позднего Средневековья.

Сфера применения методики текстологического исследования не ограничивается теперь литературоведением, источниковедением, языкознанием. Ее используют также фольклористы. В последние десятилетия происходит становление и музыкальной текстологии — на материале певческих рукописей Древней Руси. Развитие ее имеет перспективное значение для изучения истории древнерусской музыкальной культуры. Текстологические наблюдения позволяют судить о жизни распева во времени, классифицировать варианты распева на один и тот же текст, разбираться в авторских и местных распевах-вариантах подобно тому, как поступают литературоведы, изучая историю текста памятника, его редакции и виды.

Блещущая новыми идеями монография посвящена проблемам художественности и способам изображения в древней русской литературе. В заключении к книге "Человек в литературе Древней Руси" Д.С. назвал своих предшественников, много сделавших для изучения художественной сущности русской литературы XI–XVII вв. – таких, как Ф.И. Буслаев, А.С. Орлов, В.П. Адрианова-Перетц, Н.К. Гудзий, И.П. Еремин и др. Но только Дмитрию Сергеевичу удалось обобщить ценные наблюдения и создать целостную и убедительную научную концепцию, опирающуюся на его трактовку древнерусской литературы как особой эстетической системы. Д.С. предстает в этой книге и как историк культуры. «У меня в "Поэтике", – писал ученый, – задачи для исследователей. Я старался создавать аспекты изучения, находить новые темы и новые подходы, бросать разные мысли. Это очень важно для развития науки и это больше всего мне удается» (27 января 1970 г.).

В ней показано, что многие признаки средневековой поэтики как явления традиционно устойчивого стиля литературы Древней Руси выражаются в виде особого "литературного этикета", который порождается этикетом социальным и средневековым мировоззрением, идеализирующим представления о мире и обществе. В центре его исследования находятся творчески разработанные в разных аспектах категории времени и пространства, они описаны на материале фольклора, литературы древней и новой, изобразительного искусства.

Новаторство Д.С. Лихачева блестяще проявилось во многих его оригинальных предположениях. Ученый указывал в своих трудах, что ряд выдвинутых им гипотез требует дальнейшей разработки: «Ни один из вопросов, поднятых в этой книге, писал он в завершающем "Поэтику" абзаце, – не может считаться решенным окончательно. Задача данной книги – наметить пути изучения, а не закрыть их для движения ученой мысли. Чем больше споров вызовет эта книга, тем лучше. А о том, что спорить нужно, – дискутировать нет оснований, как нет оснований сомневаться и в том, что изучение древности должно вестись в интересах современности» [7, с. 370]. О своем предназначении в науке Д.С. писал и неоднократно говорил нам, еще аспирантам: "Как ученый – я изобретатель подходов. В этом мое значение в науке… я верю в то, что пишу, и жажду, чтобы мои подходы привились, продолжались" (27 января 1970 г.).

В заключении ко второму изданию книги "Человек в литературе Древней Руси" Д.С. рассказывает о том, как он подошел к осознанию необходимости создать особого типа синтетическую работу, "посвященную развитию древней русской литературы в целом", которая задумывалась как продолжение книги "Возникновение русской литературы", вышедшей еще в 1952 г. Такую целостную модель русской средневековой литературы Д.С. представил в монографии "Развитие русской литературы X-XVII веков. Эпохи и стили" (1973), заложившей основы нового типа исследований, который он определил как "теоретическая история русской литературы". От привычной нам истории литературы теоретическая отличается более крупным и обобщенным подходом к литературе, отдельным ее эпохам, периодам, направлениям как "макрообъектным", если воспользоваться понятием, примененным самим ученым. По словам автора, "исследуется лишь характер процесса, его движущие силы, причины возникновения тех или иных явлений, особенности историко-литературного движения данной страны сравнительно с движением других литератур" [8, с. 4]. Такой тип теоретико-исторического изучения русской литературы лишь формируется в нашем литературоведении в последние десятилетия.

Сделавший множество научных открытий Д.С. Лихачев считал, что ученый должен уметь обозначить свою новацию соответствующим термином; им разработаны, например, такие понятия, как: теоретическая история литературы, стиль "психологической умиротворенности", контрапункт стилей, трансплантация культуры, литературная трансплантация, литературный конвой, литература-посредница, культура-посредница, ансамблевое строение литературы, ансамблевый характер древнерусских произведений, анфиладный принцип соединения произведений, жанры-ансамбли, церемониальность изображения, художественный стереотип, жанровый образ автора, стиль первичный, стиль вторичный, абстрагирование, абстрактный психологизм, открытие ценности человеческой личности в литературе, эмансипация вымысла, "петровица" (о гражданском шрифте, введённом Петром Великим) и ряд других понятий. Поэтому особое значение ученый придавал научному аппарату своих книг и прежде всего предметно-тематическим указателям, которые, как он считал, наглядно демонстрируют научный инструментарий исследователя[8].

Именно Д.С. Лихачев дал мощный толчок изучению "Слова о полку Игореве". В 1950 г. он писал: «Мне кажется, надо работать над "Словом о полку Игореве". Ведь о нем есть только популярные статьи и нет <…> монографии. Я сам собираюсь работать над ним, но "Слово" заслуживает не одной монографии. Эта тема останется всегда нужной. <...> У нас никто не пишет диссертации о "Слове". Почему? Ведь там всё неизучено!». Имея в виду скептический взгляд французского слависта А. Мазона на "Слово", Д.С. заметил: «В Мазоне виновата сама наша наука – это мы его породили отсутствием работ о "Слове"».

Тогда же Д.С. наметил темы и проблемы, которые были реализованы им в ближайшие десятилетия. Его перу принадлежит серия принципиально важных монографических исследований, многочисленных статей и научно-популярных изданий, посвященных "Слову о полку Игореве", в которых ученый раскрыл ранее неизвестные особенности великого памятника, наиболее полно и глубоко рассмотрел вопрос о связи "Слова" с культурой его времени. Острое и тонкое чувство слова и стиля сделали Дмитрия Сергеевича одним из лучших переводчиков "Слова". Он осуществил несколько научных переводов произведения (объяснительный, прозаический, ритмический), обладающих поэтическими достоинствами, как если бы их выполнил поэт.

Когда весной 1963 г. А.А. Зиминым была высказана скептическая точка зрения на подлинность и древность "Слова", Д.С. Лихачев, являясь принципиальным противником такого взгляда, считал, что для ведения серьезной дискуссии «его работу надо непременно напечатать, так как иначе будут говорить, что мы "зажимаем", "давим" и пр.». 27 июня того же года он писал, что от редактора журнала "Русская литература" «В.В. Тимофеевой получил выговор: "Полгода прошло, а Вы еще не разгромили Зимина". Я ответил: "И не можем, так как Зимина не печатают". Что же громить? Конечно, я буду корректен и не буду его ни в чем обвинять. Стиль ответа – тот же, что и в нашем красном сборнике. На совещании в Президиуме (если оно будет) буду настаивать на необходимости опубликовать всю работу Зимина». Но идеологические инстанции к советам Лихачева и его ближайших коллег не прислушались, публикацию исследования Зимина запретили. Такие действия властей ставили ученого в весьма затруднительное положение, ибо для дискуссии с Зиминым, в особенности на международном форуме, требовалось его обязательное присутствие. Так, размышляя в письме от 29 сентября 1970 г. над программой готовившегося VII Международного съезда славистов, Д.С. писал: «Когда я обдумал ситуацию, которая может сложиться в связи с обсуждением "за круглым столом" проблемы подлинности Слова, я встревожился. Ведь Зимина могут не послать, и тогда будет скандал. Не присутствовать, приехав в Варшаву, я не смогу (иначе сочтут за трусость), а, явившись, нам надо будет признать, что отсутствие Зимина недопустимо. Тут подумаешь еще – ехать или не ехать». Д.С. всегда был сторонником открытого обсуждения научных проблем любой степени сложности.

Д.С. всегда интересовался историей русского искусства, вопросами охраны и реставрации памятников культуры (одно время он как член Ученого совета принимал участие в работе Русского музея). Ярким выражением научной и общественной позиции стала его статья "Аллеи древних лип", напечатанная в газете "Ленинградская правда" (18 апреля 1972 г.) по поводу принятого тогда властями плана реконструкции Екатерининского парка в г. Пушкине, которым предполагалось восстановление регулярного парка в том виде, как он существовал в середине XVIII в. Д.С. вслед за И.Э. Грабарем полагал, что реставрация "на определенный момент в жизни памятника" его губит, на реставрацию он смотрел как на способ продлить жизнь памятника и сохранить в нем все самое ценное. Его идея состояла в том, чтобы бездумно не "реставрировать", то есть не вырубать старый парк, связанный с именами Пушкина, Анненского, Ахматовой, а продлить его жизнь. Вполне возможно, что в размышлениях над судьбой Царскосельского парка зародились идеи его будущей книги "Поэзия садов. К семантике садово-парковых стилей" (1982), впоследствии неоднократно переиздававшейся. История садово-парковых стилей, включаемая Д.С. в понятие "культура", рассматривается как проявление художественного сознания той или иной эпохи, а сад - как своеобразная форма синтеза разных искусств, развивающаяся параллельно с философией, поэзией, эстетическими формами быта.

Культурология, разрабатываемая Лихачевым в историческом и теоретических аспектах, основана на видении им русской литературы и культуры в тысячелетней истории, в которой он жил вместе с богатым наследием русского прошлого. Судьбу России он воспринимает с момента принятия ею христианства как часть истории Европы. Интегрированность русской культуры в европейскую обусловлена самим историческим выбором. Понятие Евразия – искусственный миф Нового времени. Для России значим культурный контекст, названный ученым Скандо-Византией. Из Византии, с юга Русь получила христианство и духовную культуру, с севера, из Скандинавии – государственность. Этот выбор определил обращение Древней Руси к Европе.

Дмитрий Сергеевич любил повторять: "Для меня важна связь времен", "Мы должны поставить памятники культуры прошлого на службу будущего". Он неоднократно заявлял о том, что нам необходимо сохранить памятники архитектуры, музейные ценности, библиотечные фонды, архивные и археологические сокровища, потому что понять современную эпоху и ее значение можно только на огромном историческом фоне. Если же мы будем смотреть на современность с расстояния десяти, двадцати, сорока или даже пятидесяти лет, мы увидим немногое. Современность можно оценить по-настоящему только в свете тысячелетий.

Жизнь и творчество Дмитрия Сергеевича Лихачева – целая эпоха в истории нашей науки, многие десятилетия он был ее лидером и патриархом. Ученый, известный филологам всего мира, труды которого имеются во всех научных библиотеках, Д.С. Лихачев являлся иностранным членом многих академий: Академий наук Австрии, Болгарии, Британской Королевской академии, Венгрии, Гёттингена (Германия), Итальянской, Сербской Академии наук и искусств, США, Матицы Сербской; почетным доктором университетов Софии, Оксфорда и Эдинбурга, Будапешта, Сиены, Торуни, Бордо, Карлова университета в Праге, Цюриха и др.

Однако путь этот был совсем не прост и не легок, о чем свидетельствуют мемуары Д.С. Лихачева, в которых одна из глав названа "Проработки" – словом, передающим идеологическую атмосферу советского времени. Мы уже отмечали, что Д.С. в письме, связанном с подготовкой статьи о нем для КЛЭ, с иронией описывал события своей молодости, период заключения на Соловках и первый научный опыт. Так, для энциклопедического раздела, в котором указывается литература с оценками его работ, Д.С. не без сарказма предлагал: «Описания моих трудов и деятельности следующие: статья "Пепел дубов" ("Ленинградская правда", 1928 г., авторы – братья Тур, думаю их привлечь за клевету), статья (пасквиль) М. Шахновича в "Ленинградской правде" о моей статье о воровском арго в 1934 г… Отдельные рецензии не в счет! Были и другие статьи – например, статья 58 пункт 11 (участие в антисоветских организациях), но последняя статья обо мне отменена» (29 ноября 1962 г.). И в том же письме, но уже совершенно серьезно, вспоминал: "А посмотрите, сколько у меня было неприятностей <…> устроили мне проработку (с участием инструкторши из обкома) по поводу того, что не цитируется Сталин в Посланиях Грозного, и это через неделю после получения мною Сталинской премии".

Тревожным событиям того времени Д.С. уделил, естественно, немалое место в воспоминаниях. Но еще раньше он сообщал о них в письмах, написанных по горячим следам событий, позволяющих поэтому не только уточнить время двух "проработок" начала 1950-х годов (первая состоялась 27 и 28 ноября 1951 г.[9] в ленинградском Доме писателя, а вторая – в Пушкинском Доме 24 марта 1952 г.[10]), но и содержащих подробности, существенно дополняющие воспоминания. Объектом погромной кампании стала прежде всего фигура самого Д.С. Лихачева и подготовленное им совместно с Я.С. Лурье издание "Послания Ивана Грозного", но удар наносился и по руководителю Сектора древнерусской литературы В.П. Адриановой-Перетц, и по самому Сектору.

Многостраничные письма Д.С. Лихачева, посвященные этим заседаниям, - своеобразный отчет о них. Он стремился тщательно документировать "аргументы" своих противников: "…я нисколько не преувеличиваю – читал стенограмму и оттуда выписал". "Аргументы" же соответствовали стилю эпохи. У В.П. Адриановой-Перетц была обнаружена "неприкрытая Веселовщина", заявили, «что она пользуется материалами и методом "супруга", что ее книги настолько ужасны, что они "находятся по ту сторону добра и зла"»; следовали призывы «разгромить гнездо "лженауки"». Одним из опаснейших методологических обвинений для ученого в советскую эпоху было обвинение в "объективизме", Оно последовало и на происходившем обсуждении. Было отмечено, «что во всей серии "Литературных памятников" <…> витает такой академический объективизм, который "смыкается с космополитизмом"», в издании «"оболгали великого патриота Грозного", изменника Курбского поставили на одну доску с патриотом Грозным». О Д.С. говорилось, что он – «последователь кадета Шахматова (который не лучше Веселовского) и сам "буржуазный либерал"». Д.С. Лихачев и В.П. Адрианова-Перетц обвинялись в том, что «"пригрели разоблаченного космополита" Лурье». Некоторые обвинения выглядели совершенно абсурдно, наподобие того, что "Литературные памятники" сравнивались "с передачами Би Би Си".

Д.С. Лихачев не принадлежал к числу людей, легко сдававшихся под напором обстоятельств, он считал, что "надо бороться". И "28 ноября, в день своего рождения, – писал он, – я встал с постели (я болен) и в 7 часов вечера пошел в Дом Писателя". Как писал Д.С., ему удалось отвергнуть "заушательскую" критику и отстоять свои позиции. Но на этом дело не закончилось: "Теперь будет создана комиссия по рассмотрению печатной продукции нашего Отдела: Би Би Си мы или не Бибиси!" – весьма эмоционально восклицал Д.С.

Новое проработочное заседание состоялось уже в стенах Института русской литературы. Оно происходило в атмосфере, когда в Ленинградском университете упорно распространялись слухи о том, что Лихачев "антипатриот, космополит, маррист (новость!) и что обо всем этом прекрасно знают в Институте литературы" (весна 1952 г.). Вновь Д.С. "был обвинен в немарксистском понимании классовой борьбы", в том, что у него "во всех работах крупные ошибки методологического характера", что "Шахматов равен Веселовскому", а сам ученый – "последовательный объективист" и сочувствует "изменнику родины Курбскому". Административное и партийное руководство Института всеми силами старалось поддержать обвинения Д.С. в "объективизме"[11] и даже пыталось уговорить В.П. Адрианову-Перетц признать "у Лихачева хоть немного объективизма!" Д.С. решительно отверг все обвинения, при этом он "ни разу не попытался прикрыться премией, и ни разу на нее не сослался". Но в результате заседания он "остался с обвинениями в извращениях идеологического характера, с политическими обвинениями", а В.П. Адрианова-Перетц решила подать заявление об уходе. "Следовательно, – заключал Д.С., – Сектора не будет". И Д.С. вновь возвращается к мысли о том, что Сектор мог бы "быть в Москве под руководством Николая Каллиниковича (Гудзия. – Л.С., М.Р.)" (27 марта 1952 г.).

В течение всего 1952 г. мысль о переводе Сектора в Москву не оставляла Д.С. 7 марта 1952 г. он писал: "…только так: либо Сектор должен существовать в Москве, либо мы в нем работать не сможем. Атмосфера накалена докрасна". Проработки серьезно повлияли на Д.С. "Работоспособность Варвары Павловны (Адриановой-Перетц. – Л.С., М.Р.) и моя, – писал он 12 марта, – надолго надломлена, увлечения работой нет и следов". «Это письмо, – продолжал он далее, – почти моё Вам завещание, – завещание "древника", которому лично многое стало уже безразлично, которого в личном плане многое уже не интересует, а волнует только судьба науки. Итак, не бросайте занятие древней русской литературой и принимайте эстафету». И вновь ученый возвращался к мыслям о судьбе Сектора: «…в душе я считаю дело проигранным и Сектор переставшим существовать. Нашего Сектора нет, и не будет. Если он "перейдет" в Москву, то это уже будет другой Сектор, может быть, лучше прежнего, но новый». В самом конце года, 8 декабря Д.С. уже думал о конкретных шагах, связанных с реализацией задуманного плана: "Надо, надо, чтобы Сектор переехал в Москву. Что можно сделать в этом направлении?".

Но столь радикального события, которое могло изменить судьбу не только самого Д.С., но и всего изучения древнерусской литературы не произошло. Возможно, этому способствовало и избрание его в 1953 г. членом-корреспондентом Академии наук. Сам Д.С. и возглавлявшийся им с 1954 г. Сектор развернули широкую исследовательскую работу, за публикацию результатов которой ученому приходилось все время активно бороться, что вызывало неудовольствие институтского начальства, равно как и научная проблематика Сектора. Начались конфликты, на партийных собраниях зазвучал лозунг: "довольно нам неприкосновенности Лихачева" (29 ноября 1962 г.). Все это заставило Д.С. вспомнить о старом плане: "Господи! Какие джунгли! Если так будет продолжаться <…>, я буду проситься о переводе в Отделение истории. Может быть, передадут в Институт славяноведения и наш Сектор, сделав его Сектором древнеславянских литератур. Хоть гирше, да инше!" (18 мая 1962 г.). Однако стремительно возраставший в 1960-е годы международный научный авторитет Д.С. заставил недоброжелателей с ним считаться. В те же годы начался расцвет Сектора древнерусской литературы.

Ученый был инициатором, вдохновителем, организатором многих крупных научных и издательских проектов, как ориентированных на специалистов, так и на гораздо более широкий круг читателей. «Наш Сектор, – писал Д.С. еще в июне 1957 г, – претендует защищать всю древнерусскую культуру, пропагандировать ее и пр. Мы считаем, что Сектор наш должен иметь не только научное лицо, но и общественное». Накануне IV Международного съезда славистов в Москве Д.С. старался претворить в жизнь также некоторые свои организационные идеи. Так, 27 июля 1958 г. он писал: "Хочу выступить в ОЛЯ с предложением создать Комиссию по истории русской культуры (для координации исследований историков, литературоведов и лингвистов по рукописям и пр., а также для составления фундаментальных, обобщающих трудов по истории русской культуры – для продолжения истории культуры древней Руси и пр.)". Через два дня, 29 июля, он вновь обратился к той же идее: "Написал статью в Вестник АН, где доказываю необходимость создания координационной Комиссии по истории русской культуры (ядро будущего Института истории русской культуры)". Не всем задуманным Д.С. проектам суждено было осуществиться, но даже само их обсуждение продвигало вперед изучение и популяризацию русской культуры.

В течение многих десятилетий Д.С. Лихачев стоял во главе изучения древнерусской литературы, пользуясь искренней любовью не только ближайших коллег, но и филологов вообще. Все, кому приходилось встречаться с Д.С. Лихачевым, испытывали на себе обаяние его личности. Он был глубоко порядочным человеком, неизменно доброжелательным и отзывчивым. Он заботился о том, чтобы память об умерших ученых не канула в Лету, и заслуги их не были забыты. Так, описывая прощание с Б.М. Эйхенбаумом, проходившее в Доме писателей, Д.С. отмечал, что "народищу на похоронах была пропасть", ибо "слава ученого не определяется чинами и званиями!! Вот о чем следует помнить всем нам!" (29 октября 1959 г.). При этом к высоким оценкам своих достижений сам он относился с нескрываемой самоиронией. Д.С. писал, что в статье о нем для КЛЭ «материал подобран так, что я (не будь на ногах растяжения вен) стал бы ходить на цыпочках, чтобы сохранить для Отечества эдакую драгоценность в лице собственной персоны» (10 декабря 1962 г.). Также не без иронии Д.С. подбадривал коллегу: «Не огорчайтесь мелкими трудностями. Помните нашу поговорку: "А лáгерь, ком а лáгерь"!»[12] (29 ноября 1962 г.).

Характерная особенность "Текстологии" Д.С. Лихачева — внимание к вопросам научной этики. Привлекая консультантов и "превращая тем самым свое исследование в коллективное", ученый обязан строго соблюдать этические нормы [6, с. 568]. Сам Д.С., собираясь приводить в качестве иллюстрации примеры ошибок в публикациях коллег, отмечал: "Само собой разумеется, что я скажу об этих ошибках деликатно, без всякой оценки издания в целом" (11 июня 1961 г.), и "постараюсь написать все так, чтобы никого не обидеть" (лето 1961 г.)

Дмитрий Сергеевич всегда был готов использовать свое высокое положение академика в благих целях. С возрастом многое становилось делать все труднее. «Жизнь совершенно меня закрутила, – сетовал ученый. – Такое количество разных обязанностей и "возглавлений"». Тем не менее, он считал своим долгом действовать, чтобы служить развитию науки и помогать нуждающимся в поддержке и заступничестве, ибо "для проталкивания разных предложений мой титул иногда нужен. Он (титул) меня закабаляет, но он же и облегчает" (9 мая 1988 г.).

Те, кто получал в подарок от Д.С. книги, знают, какие замечательные надписи он оставлял на них. Д.С. не просто писал их, но превращал дарственный текст в рисунок, выделяя заглавные буквы цветом и написанием. Каждая надпись – зрелищная композиция, всякий раз особенная, неповторимая. Это искусство, в котором также выразилась удивительная личность Д.С. Подобно средневековому книжнику он наделял буквы смыслом: «Букву “д” легко писать домиком, яхтой, телевизионной вышкой, петропавловской иглой с ангелом, парусом и пр. – все со значением. Вам написал домиком – с пожеланием всех семейных благополучий, домашнего устроения и здоровья» (6 июля 1971). В фигурно-символических надписях Д.С. можно заметить связь с традицией рисованных инициалов древнерусских рукописей. Усвоенное из палеографической и археографической практики знание переносилось в научный быт. Рисунки встречаются и в письмах Д.С. Он был талантлив во всем.

Д.С. часто употреблял букву "ять" в частных письмах коллегам, не только в рукописных, но и напечатанных на пишущей машинке. Привязанность к этой букве сохранилась у Д.С. еще с юношеской поры, когда в Космической Академии Наук – студенческом кружке, провозгласившем принцип "веселой науки", он прочитал ироничный и шутливый доклад о преимуществах старой орфографии. В озорной форме выражалось сожаление об отмене при реформе правописания ятя, ижицы, и десятеричного. Буква "ять" его в письмах – продолжение этой легкой игры.

Очень многое в обширной научной и общественной деятельности Д. С. Лихачева определялось его убеждением в высоком предназначении той науки, которой он посвятил жизнь: "Филология сближает человечество – современное нам и прошлое. Она сближает человечество не путем стирания различий в культуре, а путем научного осознания этих различий, – не путем уничтожения индивидуальности культур, а на основе уважения и терпимости к их индивидуальности. Она воскрешает людей для людей же. Для нее нет могил, – она открывает жизнь и воскрешает. Это наука глубоко личная и глубоко национальная, нужная для отдельной личности и нужная для всех народов. Она оправдывает свое название, так как в основе своей основана на любви ко всем людям и полной терпимости" [10, с. 334–335].

Д.С. Лихачев - страстный ревнитель охраны памятников русской, и не только русской, культуры. Как член редколлегии серии "Литературные памятники" (с 1952 г.), а с 1971 г. ее председатель он во многом определял и направлял издательскую политику серии, исходя из представления о непреходящем значении для всякой национальной культуры культуры мировой: «Серия "Литературные памятники", – писал он, – идеологически противостояла всякого рода идеям национальной исключительности. Она должна была охватить памятники всего мира, всех народов и всех эпох. Она должна была напомнить о мирном культурном единстве земного шара, о единстве культурного развития человечества и о ценностях, созданных на всех континентах и во всех странах. Ее задача была в известной мере интернационалистской и, я бы сказал, “человекоуважительной”» [11, с. 338].

Д.С. Лихачев счастливо сочетал качества выдающегося ученого и общественного деятеля. Будучи лидером движения в защиту культуры, он возглавил Советский (затем Российский) Фонд культуры. О культуре как явлении, определяющем жизнеспособность общества, Д.С. писал в статьях, говорил в многочисленных выступлениях и интервью ("Россия", "Экология культуры", "Культура: программа на сто лет", "Культура – наше общее прошлое", "Память истории священна", "Искусство памяти и память искусства", "О воспитании патриотизма, о преемственности в освоении культуры" и др.).

С одной техникой, экономикой, гармоничное общество построить нельзя. Иначе это будет только воспитание технически образованных варваров. Всестороннее развитие общества невозможно без гуманитарных наук – философия, литература, история, искусства питают духовную жизнь человека, являются вкладом в общее состояние духовной жизни народа, делают общество морально зрелым, морально здоровым. Без нравственной основы не действуют законы экономики и государства, невозможно прекратить коррупцию, взяточничество. Во всех сферах жизни народа культура упорядочивает жизнь, она снижает процессы, ведущие к хаосу, поднимает уровень как духовной, так и экономической жизни, ведет к тому, что жизнь народа становится самоорганизованной.

В одном из выступлений Д.С. Лихачев подчеркнул, что международный престиж государства зависит как раз от нравственной культуры, а, к сожалению, состояние нашей нравственной культуры сейчас печально. Такое состояние культуры очень тревожило Д.С. Недаром одна из последних его книг называлась "Книга беспокойств" – слово, которое точно характеризует его отношение к тому, что происходит в обществе. С тревогой он писал о том, что у нас есть планы выхода из экономического кризиса, но даже не возникло мысли создать план выхода из культурного кризиса, из той культурной отсталости, в которой очутилась наша страна. В первые послеоктябрьские десятилетия советской власти наступила эпоха войны с культурой, с интеллигенцией, и страна надолго оказалась в плену у догматического террора. Культура как бы остановилась, а в движении культуры не должно быть остановок, остановка – всегда упадок, и упадок, к сожалению, грозит стране, которая обладала одной из самых великих культур мира, нравственным одичанием.

Д.С. предлагал создать долгосрочную программу по развитию культуры. Ему принадлежит и идея о том, что вся история развития человеческой культуры есть история не только создания новых, но и обнаружения старых культурных ценностей, что развитие понимания других культур в известной мере сливается с историей гуманизма. Он подчеркивал, что не может быть никакого национального самосознания, если человек не знает, какова была культура его предков. В целом, сохранение культурной среды – задача не менее существенная, чем сохранение окружающей природы. Именно культура – цель развития человечества.

[1] Известия РАН. Серия литературы и языка. 2006. Т. 65. № 6. С. 3-15 (совместно с М.А. Робинсоном).

[2] В публикации использованы письма Д.С. Лихачева своему московскому коллеге-древнику А.Н. Робинсону. Они интересны тем, что фиксируют сиюминутную, живую реакцию ученого на происходящее, позволяют уточнить даты описываемых событий, установить момент зарождения новых творческих планов.

Письма находятся в личном архиве В.А. Плотниковой-Робинсон.

[3] О колоритной личности Ивана Яковлевича Комиссарова, "короле всех ýрок Соловецкого архипелага", игравшем в лагерном театре Арбенина из "Маскарада" Лермонтова, Д.С. пишет в своих "Воспоминаниях" [2, с. 216], а о том, как Комиссаров спас ему жизнь, Лихачев рассказал в одном из биографических телефильмов.

[4] На тюремном арго "медикóванный" – сообразительный человек, "штымп" – мужчина.

[5] Названо по памяти; заглавие статьи: "Картежные игры уголовников (Из работ Криминологического кабинета)". Эта работа по понятным причинам многие десятилетия отсутствовала в библиографии трудов ученого.

[6] Имеются в виду работы [3; 4].

[7] Для Международного совещания славяноведов в Белграде был подготовлен другой доклад, посвященный исследованиям древнерусской литературы в СССР в послевоенное десятилетие.

[8] Одному из авторов этих строк довелось готовить всю систему указателей ко второму изданию книги "Человек в литературе Древней Руси" и особенно детальный предметно-тематический указатель к монографии "Развитие русской литературы X–XVII веков", отражающий ее богато насыщенный понятийный аппарат.

[9] В воспоминаниях: "В сентябре или октябре 1950 г." [2, с. 367].

[10] В воспоминаниях: "Весной 1952-го или 1953-го" [2, с. 366].

[11] Как известно, термин "объективизм" при необходимости получал непременное уточнение – "буржуазный".

[12] В воспоминаниях Д.С. называет автором этой поговорки расстрелянного в Соловецком лагере Г.М. Осоргина [2, с. 262].