Институт мировой литературы им. А.М. Горького ::

Инициатор и координатор круглого стола д. фил. н. Елена Местергази (Москва) в своем вступительном слове сосредоточилась на актуальности рассматриваемой проблематики и, в частности, отметила: «История ХХ века и первых лет нового века демонстрирует нам все возрастающий интерес общества к документальным свидетельствам, к “литературе факта”. Изучение такого рода произведений с точки зрения теории литературы ведется за рубежом примерно со времен окончания второй мировой войны и у нас в стране - с 1960-70-х гг. В западном литературоведении с 1950-х годов серьезно разрабатываются жанры автобиографии, мемуаров, записок, дневника и пр. В отечественной академической науке первооткрыватель “документального” – Петр Палиевский, который еще в 70-е годы написал ряд очень интересных, новаторских статей, не утративших значение и по сей день. Из других исследований необходимо также отметить работы Лидии Гинзбург. Вузовская наука в основном останавливалась на историко-литературном аспекте темы. Но до сих пор “горячими” остаются вопросы “что такое документальная литература”, “в чем ее художественная сила”, “где проходит граница между документальным и художественным”, вопросы жанровых определений, соотношения правды/вымысла, специфики художественной образности в произведении с главенствующим документальным началом».

Открыв дискуссию, известный достоевсковед и теоретик культуры, профессор, д. фил. н. Татьяна Касаткина (Москва) призвала участников дискуссии посмотреть на факт в ином теоретико-литературном аспекте. В своем докладе на тему: «Выявление документа в основе художественного произведения как способ анализа текста (Ф.М. Достоевский “Братья Карамазовы”)» она обратила внимание на то, что «вся “коллекция фактов”, собранная Иваном Карамазовым для обличения Бога и мироздания, так или иначе излагает реальные события, освещавшиеся в печати, в частности, рассказ о мальчике, затравленном собаками основан на реальной истории, напечатанной двумя годами ранее начала публикации романа в том же издании –“Русском вестнике”. Таким образом, автор мог рассчитывать на то, что читатель прочтет рассказ Ивана как бы на фоне ранее известной ему документальной истории, тем более что подписчики толстых журналов в XIX веке были более или менее постоянными на протяжении многих лет. И прочтя рассказ на фоне известной ему истории, обратит внимание на те изменения, которые история претерпела в изложении Ивана. Поскольку же все изменения, внесенные автором в рассказ под предлогом плохой памяти героя, направлены к единой цели – созданию узнаваемого внутреннего образа, стоящего за “внешним” повествованием, такое чтение рассказа “на фоне” должно было, по замыслу автора, гарантировать понимание читателем авторского замысла, осознание им авторской позиции, отличной от позиции героя. За травлей мальчика встает Распятие Христово, так же как встает оно и за мальчиком, “распятым жидом” у Лизы».

Соотношению личного, субъективного и документального в мемуарах был посвящен доклад академика РАХ, профессора, д. фил. н. Юрия Борева (Москва), который на примере книги Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь» показал, что «в документальном искусстве (например, в документальной повести) нет художественности без личных, субъективных начал». Ученый подчеркнул: «Содержащиеся в мемуарах документальные сведения всегда субъективно преломлены через ценностно-ориентированное сознание автора, опирающееся на его жизненный опыт. Можно воспользоваться емким и выразительным термином феноменалиста Ингардена и сказать: в документальной прозе мы имеем дело с обмысленным фактом».

Большой интерес вызвало выступление к.фил.н. Михаила Первушина (Москва) на тему «Авторская позиция в документальном повествовании: образ еретика (по полемическим памятникам Древней Руси XI–XVII вв.)», поскольку рассмотрение проблемы соотношения документального и художественного на материале средневековой литературы – особая и мало изученная область. Докладчик, размышляя над проблемами правды в произведениях и авторской позиции по отношению к истине, заметил, что «отражая действительность (в меру своих познавательных возможностей), древнерусский писатель создает образ, вкладывая в него свое отношение к жизни, которое хочет передать читателю, т. е. “исследователь получает возможность изучать писательское сознание через созданные им художественные образы”». М. Первушин поделился с присутствовавшими наблюдениями за одной из черт образа еретика – «гастрономической» («телесной толстотой»). «Особенно ярко мотив «телесной толстоты» обозначен в произведениях протопопа Аввакума (XVII в.), в которых непременной чертой никонианских портретов является их тучность. Те или иные гастрономические пристрастия героев древнерусских произведений являются доказательством того, что за этим стоит отклонение их от истины. Если автор употребляет сравнение, он не заботится о том, чтобы оно могло быть конкретно, зрительно воспринято. Для него важен внутренний смысл событий, а не его внешнее сходство. Именно поэтому для Аввакума, например, так важна была толстота никонианина, чтобы подтвердить его окончательное отпадение в ересь».

Известный критик и литературовед, секретарь СП России, член Совета по государственной культурной политике при Председателе Совета Федерации Алла Большакова (Москва) в своем выступлении на тему «Документальное и художественное в современной русской прозе: теория и практика» остановилась на отдельных ракурсах нынешнего литературного документализма. В частности, анализируя творчество одного из ярких представителей новейшей русской прозы – Валерия Казакова, она отметила документальную основу его политического романа «Тень Гоблина» (2008): «Персонажи романа легко узнаваемы - они у всех на слуху и на виду: от закулисного Ельцина до его преемника, от генерала Лебедя, мэра Лужкова до Березовского, Чубайса, Ходорковского… Иногда читатель с уверенностью может сказать: “так было”; порой, пытливо наморщив лоб, сделает вывод: “такое вполне могло быть”. Тем не менее художественным, при всем его документализме, это повествование делает образное письмо автора. Чего только стоит меткое словцо, точно характеризующее стиль переходного времени: “межлизень”. В романе художественная условность вступает в свои права, еще раз доказывая, что документализм как таковой невозможен без литературности, и документальная проза неминуемо есть вид литературы художественной».

Особое внимание участников круглого стола было уделено многообразию жанровых форм литературы с главенствующим документальным началом. Так, известный литературовед, профессор, д. фил. н. Татьяна Колядич (Москва) посвятила свое выступление творчеству А. Наймана и особенностям новой формы «мемуарного романа, допускающей большую открытость, диалогический дискурс». Отметив контаминационность жанра воспоминаний, «в котором проходит поиск не только новых приемов изображения, но и образуются иные повествовательные формы», исследовательница привлекла внимание к роману-биографии А. Наймана «Сэр» (2001), который «представляет собой реконструкцию прежних воспоминаний (“Рассказы о Анне Ахматовой”), куда включаются разнообразные новые материалы. Романная форма четко вписывется в парадигму, свойственную мемуарам шестидесятников, например, романам «Меня убил скотина Пелл» (2001) А.Гладилина и «Таинственной страсти» (2008) В.Аксенова. Последний упоминает А.Наймана среди героев своих текстов (в «Острове текстов»). Любопытно, что роман А.Гладилина появился одновременно с книгой А.Наймана, но до настоящего времени они не рассматривались в одном ряду».

Проникновение документальных форм в романистику затронула в своем докладе и к. фил. н. Салида Шарифова (Баку), обозначив теоретические аспекты взаимопроникновения жанров в рамках документально-художественной литературы. Так, на ее взгляд, «влияние документальных жанровых форм на роман выражается в сохранении основной событийной канвы, о котором свидетельствует документ (исторический факт), при вводе в художественное произведение побочных вымышленных сюжетных линий и побочных сцен (исторический роман, реже - биографический роман (роман-биография), автобиографический роман и роман-исповедь); исключении художественного вымысла, автор включает документ в текст или в событийность романа, сближая последнее с историографическим эссе (документальный роман, документально-исторический роман); основательной художественной переработке документа (исторического факта), в результате чего «документализм» отходит на второй план, определяя лишь основу событийности художественного произведения; использовании документов (исторических фактов) для построения второстепенных сюжетных линий, необходимых для полного раскрытия авторского замысла; включении документа в художественное произведение целиком (например, решений органов государственной власти, общественных и партийных структур, переписки и т. д.), что оказывает влияние на фабулу и идейную основу художественного произведения и, наконец, включении автором в роман псевдо-документа (псевдодокументальный роман).

Анна Маркусь (Челябинск) на примере военной мемуаристики заострила вопрос о двойственной природе этого жанра, соединяющего в себе исторически-достоверное и субъективно-вымышленное. По ее мнению, «в процессе знакомства с мемуарами сильное этическое чувство и отчетливая нравственная оценка автора воздействуют на эстетическое отношение читателя к материалу. Это появившееся отношение заставляет читателя воспринимать информацию с эстетических позиций, вследствие чего читатель сам “довоображает”, творчески пересоздает саму действительность. Во многом благодаря этому мемуарный текст воспринимается как художественное произведение, в котором факт преобразуется в образ».

Попытка систематизации различных видов мемуарной прозы прозвучала в выступлении к.фил.н. Натальи Козновой (Белгород) «Автор и объект повествования в мемуарах писателей-эмигрантов». В частности, было отмечено, что «мемуарные тексты, благодаря своей жанровой синкретичности, структурному и повествовательному многообразию, допускают разные варианты типизации и различаются по типу объекта повествования. В одних произведениях доминирует описание произошедших событий, в других — воссоздание образов ушедших из жизни людей. В зависимости от выбора основного объекта повествования мемуарист использует определенные повествовательные конструкции и способы выражения собственной позиции в тексте». Н. Кознова предложила различать мемуары автобиографического характера, биографического типа, исторические и ностальгические воспоминания, а также мемуары-«некрологи». Такая постановка вопроса многим участникам круглого стола показалась дискуссионной.

Ряд докладов рассматривал жанр автобиографии. Выступление к. фил. н. Эльвиры Абуталиевой (Москва) было посвящено осмыслению жанровой специфики автобиографии в современном западном и российском литературоведении. Ею было отмечено, что «изучение автобиографии ставит ученого перед целым рядом трудностей, предопределенных парадоксальностью этой формы, которая воспринимается одновременно как модель культурного самосознания и как семантическая структура, как документ и как художественный текст». Вниманию участников круглого стола был представлен обстоятельный обзор французских, немецких и англоязычных исследований в этой области, а также отечественный опыт рассмотрения автобиографии. В частности, были отмечены такие исследования последних лет, как книга Б. Аверина «Дар Мнемозины. Романы Набокова в контексте русской автобиографической традиции» (С.-Пб.: Амфора, 2003), исследования М. Маликовой «Набоков: авто-био-графия» (С.-Пб.: Академический проект» 2002), Е. Павлова «Шок памяти. Автобиографическая поэтика Вальтера Беньямина и Осипа Мандельштама» (авторизованный перевод с английского А.Скидана. М.: Новое литературное обозрение, 2005), И. Савкиной «Разговоры с зеркалом и зазеркальем. Автодокументальные тексты в русской литературе первой половины XIX века» (М.: Новое литературное обозрение, 2007) и др.

Рассмотрению документально-автобиографической книги Джорджа Оруэлла «Собачья жизнь в Париже и Лондоне» (1933) в историко-литературном контексте английской автобиографии 1930-х гг. посвятила свой доклад профессор, д.фил.н. Ирина Кабанова (Саратов). Исследовательница выявила конфликт между декларированной авторской установкой на строгую документальность изображаемого и реально неизбежным в процессе создания художественного произведения процессом преобразования действительности. Как убедительно показала И. Кабанова, «идеологически начинающий писатель целиком на стороне угнетенных; его видение современной классовой системы и ее перспектив исходит из последовательно социалистических позиций. Но в читательском восприятии безусловная авторская симпатия к отверженным вступает в противоречие с многочисленными повествовательными деталями, которые свидетельствуют о невозможности подлинного слияния автора с настоящими бедняками. Социологические и политические посылки автора об исконном равенстве всех людей не подтверждаются его собственным опытом; жанр автобиографии заставляет автора быть верным правде его индивидуального отношения к миру, а оно в тысяче мелочей оказывается иным, чем у настоящих бедняков».

Проблема соотношения правды и вымысла в автобиографии была рассмотрена Еленой Местергази на материале «Замогильных записок» В.С. Печерина. «Даже там, где есть абсолютное доверие автору, зачастую находятся разного рода несостыковки между изображенным в автобиографии и, допустим, неким фактическим материалом, документально подтверждаемым. Что говорить о случаях, когда изначально в искренности автора есть сомнения, когда, к примеру, исследователь уверен в том, что автобиография пишется “на заказ”, т. е. в ней присутствует элемент конъюнктурности? В таких случаях, очевидно, нужен особый ключ к анализу произведения. И этим ключом, на мой взгляд, - отметила Е. Местергази, - могут стать свидетельства куда более достоверные, какими являются письма, поскольку в них зафиксировано состояние души автора, его мысли и поступки на момент их непосредственной фиксации. И в этом смысле случай Печерина особенно показателен, поскольку в его автобиографию, изданную в ХХ веке, публикаторы включили и его письма разных лет».

В свою очередь Наталья Боткина (Вильнюс) затронула проблемы, связанные с бытованием жанра письма. Выделив три возможных направления исследования эпистолярного наследия – рассмотрение писем как исторического, психологического источника и как литературного произведения, докладчик остановилась на последнем и проанализировала «литературные приметы» частной переписки Марины Цветаевой.

Анна Васильева (Минск) в докладе «Особенности функционирования эпистолий в поле документальной прозы» говорила о кризисе традиционных эпистолярных жанров, связанном с развитием Интернета. «Классические и неклассические эпистолии выступают как элементы двух разных культур повседневности, причем первые приобретают элитарный характер.

Перечень электронных жанров достаточно условен; все они, за исключением электронного письма, представляют собой смешанные образования с более или менее явно выраженными признаками “эпистолярности”. Несмотря на то, что в рамках коммуникации, опосредованной компьютером, переписке отводится значительная роль, электронные эпистолии утратили свою исходную форму, так как диалог между адресантом и адресатом (адресатами) продолжается уже не во времени, а в пространстве коммуникации. В отличие от традиционного письма, все они гипертекстуальны по своей природе и являются полноправным элементом пространства сетевого гипертекста. Решающим аспектом при отнесении электронного жанра к документальной прозе является выраженное наличие признаков литературного произведения».

Сергей Панов и Сергей Ивашкин (Москва) представили доклад на тему: «Политика свидетельства, сотворение истории и проект художественного исследования в литературном письме», в котором была рассмотрена роль Великой французской революции в создании феномена нового порядка связывания слов и вещей («эпистемологический разрыв») и нового способа документирования и аргументации: «в исторический нарратив вписываются частные “свидетельства”, отражающие “вхождение народа анонимов в универсум говорящих существ” . Частное свидетельство как документ становится “идентичным самому событию” революционного самоустановления».

В целом, круглый стол «Литература и документ: теоретическое осмысление темы» продемонстрировал большую заинтересованность участников в изучении данной проблематики, актуальной для современной науки. Выступавшие были единодушны во мнении относительно перспектив развития «документального» направления в теоретико-литературных исследованиях.