Институт мировой литературы им. А.М. Горького ::

Своеобразно продолжая античные и ренессансные идеи гармонии, романтики ставили особые акценты на «узах и таинстве соединяющих человека не только с человеком, но и со всем живым» (Шелли). В кругу романтических ценностей находится утверждение сопричастности человека миру, великой неизбывной потребности в любви и общении. Романтическая идея об органически присущем человеку властном порыве выйти за пределы своего «Я» нашла прекрасное выражение у того же Шелли: «Мы приходим в мир, и с первого же мгновения нечто внутри нас все сильнее стремится к себе подобным. … Если мы рассуждаем, то хотим быть понятыми, если предаемся игре воображения – хотим, чтобы воздушные создания нашей фантазии вновь рождались в мозгу другого; если чувствуем – хотим, чтобы другая душа трепетала в унисон с нашей … чтобы губы, пылающие жаркой кровью сердца, не встречали губ ледяных и неподвижных»[1]. В общении, беседе, дружеском диалоге романтики усматривали выражение универсальных тенденций, гармонии мироздания. Аналогом этой Божественной гармонии для них было искусство, величайший способ духовного общения и единения людей. По мнению Ф. Шлегеля, «поэзия сближает и соединяет неразрывными узами все любящие ее души. Пусть в остальном они ищут в … жизни самых различных вещей, … в этой сфере они … соединены и умиротворены высшей волшебной силой. Одна муза ищет и находит другую, и все потоки поэзии сливаются в великое общее море»[2].

В предисловии к поэме «Восстание Ислама» Шелли выражает глубокую убежденность в том, что «между всеми писателями определенной эпохи должно существовать сходство, не зависящее от их воли. Они не могут избежать общего влияния, слагающегося из бесчисленных элементов, характерных для их времени, хотя каждый из них сам в какой-то мере создает это влияние…» Шелли говорит об «общем и неизбежном влиянии времени», которого «не может избегнуть ни последний из писак, ни величайший из гениев любой эпохи»(372, 373). В предисловии к поэме «Освобожденный Прометей» он еще более расширяет, универсализирует эту мысль, утверждая, что «поэзия является вообще искусством подражательным. Она творит, но творит посредством сочетания и воспроизведения… Великий поэт – это прекрасное создание природы, которое другой поэт непременно обязан изучать» (377).

Эпоха романтизма – эпоха чрезвычайной активизации межнациональных литературных контактов, схождений, диалога культур. Романтические концепции гибко соотносили универсальное, общечеловеческое и общенациональное, принципиально отрицая обособленность и замкнутость искусства. Расцвет и оригинальность каждой национальной литературы для романтиков предполагали необходимость глубокого погружения в мир других культур, всемирную отзывчивость и восприимчивость. Эстетические теории при этом отражали реальность романтической эпохи в искусстве, действительно отличавшиеся удивительным «соответствием», созвучием при множественности национальных форм, художественных решений и индивидуальностей.

В романтизме существует ряд общих истин, идей, принципов, авторство которых очень трудно, а то и невозможно установить, ибо рождались они «сообща», в сознании различных людей, нередко разделенных национальными и временными границами. При этом как бы стирались представления о «своем» и «чужом» и предполагалась бескорыстная щедрость одаривания идеями и замыслами. Через романтический период проходили все европейские литературы, но время прохождения не всегда совпадало. И даже сталкиваясь с уже готовым философско-эстетическим и художественным комплексом, «подхватывая» и включаясь в него, тот или иной писатель, та или иная национальная литература как бы заново открывали его, проходили уготованный круг романтических исканий и открытий, вместе с тем продолжая их, внося свою лепту в созидание общего романтического мира. Появление в творчестве писателя уже известной романтической идеи, темы или сюжета чаще свидетельствовало не о заимствования, но о типологическом соответствии, или сознательной сопричастности единому движению.

Показательно суждение Ф. Шлегеля: «Поэт должен учиться постигать всякую иную самостоятельную форму поэзии в ее классической силе и полноте, так чтобы цвет и ядро чужого духа стали пищей и семенем его собственной фантазии» (1, 365). А Новалис даже считал поиск оригинальности «излишней роскошью» и усматривал «высокую деятельность» в «активном собирании–переработке собранного».

Активное использование романтиками «чужих» философско-эстетических идей, художественных образов, сюжетов, поэтических формул свидетельствовало не о подражании и несамостоятельности (разумеется, они были у третьестепенных писателей), но оказывалось сознательным и почти программным действием, характернейшим проявлением романтического универсализма, стремлением к грандиозному духовному обмену и сотворчеству.

Подобные представления активно развивались и в русском романтизме, причем трудно сказать, имело ли в данном случае место влияние европейских мыслителей, или это и есть то самое романтическое соответствие и схождение. О едином направлении творческой мысли в романтизме, о «согласии», «сочувствии», «возвышенной стачке гениев», определяющей некую «однострунность», «однообразие» романтизма писал П.А. Вяземский[3]. О соотношении «своего» и «чужого» в искусстве размышлял В.Ф. Одоевский в предисловии и примечаниях к «Русским ночам»: «Еще не было на свете сочинителя … в котором бы волею или неволею не отозвались чужая мысль, чужое слово, чужой прием и проч. … Это неизбежно уже по гармонической связи, естественно существующей между людьми всех эпох и всех народов, никакая мысль не родится без участия в этом зарождении другой предшествующей мысли, своей или чужой, иначе сочинитель должен бы отказаться от способности принимать впечатление прочитанного или виденного, то есть отказаться от права чувствовать и, следственно, жить»[4].

И наконец, замечательно глубокое определение так называемого «подражания» в искусстве дал Пушкин. По его словам, «подражание не есть постыдное похищение – признак умственной скудости, но благородная надежда на свои собственные силы, надежда открыть новые миры, стремясь по следам гения»[5]. И именно в духе романтических представлений, Пушкин, с одной стороны, мог щедро подарить свои замыслы и сюжеты, а с другой, не обинуясь, черпать из произведений других писателей, но каждый раз с целью создания «новых миров».

[1] Шелли П.Б. Письма. Статьи. Фрагменты. М., 1972. С. 348. Далее ссылки даны в тексте по этому изданию с указанием страниц.

[2] Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика: В 2 т. М., 1983. Т. 1. С. 365. Далее ссылки даны в тексте по этому изданию с указанием тома и страницы.

[3] См.: Вяземский П.А. Эстетика и литературная критика. М., 1984. С. 67-69.

[4] Одоевский В.Ф. Русские ночи. Л., 1975. С. 189.

[5] Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 17т. М.;Л., 1937-1959. Т. XII. С. 82.